Жан-Луи предпочитал не думать, что когда-то был человеком. В той жизни для него не осталось ничего, достойного воспоминаний, и он не мог представить себе ситуацию, в которой захотел бы вернуться к тому бесцветному существованию.
Когда он был человеком, взрослые пытались приучить его к мысли, что он, как его отец и как братья, должен копаться в земле и не думать ни о чем другом; сверстники - что он не годится ни для чего, кроме как быть их мальчиком для битья, которого весело гонять по улицам, в которого смешно кидаться камнями или пинать всем скопом, загнав в угол, пока он не завоет от боли; церковь - что он молча и беспрекословно должен следовать всем ее заветам - в том числе слушаться старших и подставлять другую щеку - иначе после смерти душа его попадет в Преисподнюю, где его ждет вечность гораздо худших страданий, чем те, которые он уже испытывает в этой "юдоли скорби".
Жан-Луи изо всех сил старался не верить ничему из этого, и молился по вечерам лишь о том, чтобы Господь ниспослал ему другую жизнь. Как ни странно это звучит, Жан-Луи до сих пор искренне верил в Бога, потому что тогда на самом деле получил ответ на свои молитвы, и реальность многократно превзошла самые смелые детские фантазии.
В отличие от человеческой жизни, то утро, когда первый раз очнулся зверем, он помнил в мельчайших деталях. Многообразие звуков и запахов, такое безумно яркое, что кружилась голова; сильное, гибкое тело, которое слушалось в сотню раз лучше прежнего; вкус сладковато-железной крови во рту; и пьянящее, распирающее грудную клетку ощущение полной свободы - впервые с самого рождения. Жан-Луи не был напуган своей новой формой, не сожалел о растерзанной семье; нет, он как-то сразу понял, что вот оно - то, для чего он и был с самого начала создан. Господь по ошибке поместил его в человеческое тело, но теперь Он, наконец, вернул всё на места.
Жан-Луи не хотел умирать и ненавидел охотника, убившего его - ненавидел за возвращение в человеческий облик, за то постыдное ощущение беспомощности, которым были наполнены последние мгновения его жизни. Но самой смерти он не боялся и не верил, что за ее чертой его ждут вечные муки. За что наказывать, если он просто был тем, кем предназначено ему было стать?
Он оказался прав - как прав был, повторяя себе, что судьба не могла предназначить ему участь простого пахаря.
Ад был странным местом, которое органы чувств отказывались воспринимать однозначно, но сам по себе он не пугал и не вызывал тревоги. Демоны, разнообразие гротескных форм которых должно было до дрожи пугать души грешников, сами боялись к нему приближаться, ибо здесь он вернул свою истинную форму и играючи разорвал на части того несчастного идиота, который вздумал ему угрожать. После этого единственным наказанием Жан-Луи мог считать скуку: его заперли в странном месте со входом, но без выхода, и лишь иногда ему удавалось развлечься, гоняя по своему лабиринту особо отчаянных и любопытных, которые хотели посмотреть на новую адскую диковинку.
Кроули был не похож на остальных "визитеров". Он тоже побаивался странного зверя, но страх его выливался не в злобу, а в любопытство; и еще, от него неуловимо-знакомо пахло тем миром, которые Жан-Луи, казалось бы, покинул навсегда. Зверь пошел за демоном, потому что хотел удовлетворить собственное любопытство, обостренное предыдущим отупляющим однообразием.
За годы, проведенные с Кроули, Жан-Луи многое узнал об устройстве Преисподней, и о тех ступенях, которые занимали в пирамиде власти демоны разного цвета глаз. Его... покровитель, за неимением лучшего слова, не был самым старым или самым хитрым, но он был умнее большинства, что вызывало уважение. Жан-Луи прекрасно знал, какая именно черта важнее для выживания: не раз на облавах ему приходилось наблюдать, как матерые волки падают замертво под выстрелами ружей - ведь всегда найдется кто-то посильнее, а вот ум, позволявший не попасть в ловушку и превратить самого охотника в добычу, все предпочитали недооценивать.
Красноглазый демон постепенно заслужил определенную меру доверия и даже привязанности зверя, который обнаружил, что ему нравится, когда его треплют по холке или чешут за ушами. Кроули умудрился даже совершить практически невозможное - заставить Жана-Луи заговорить после долгих десятилетий отрицания своего человеческого происхождения. (Хотя в целях исторической справедливости стоит упомянуть, что демон просто взял его измором: когда никакие уговоры и увещевания не помогли, он просто упорно нес чушь и строил все более дикие предположения о происхождении Жана-Луи, пока тот в исключительно вежливых выражениях не попросил его заткнуться.)
Скука, к сожалению, продолжала преследовать зверя, которому Кроули настоятельно не советовал шляться по Аду в одиночку. Жан-Луи умел быть незаметным; но раз нельзя было привлекать к себе внимания, то, фактически, нельзя было делать ничего интересного. Единственным настоящим развлечением были вылазки "на поверхность" за контрактами или душами грешников. Жан-Луи, в отличие от Кроули, не был связан условиями вызова, и мог вдоволь порезвиться в окрестностях, пока его покровитель занимался делами. Пропавшие люди в любом случае никогда не были редкостью, да и растерзанные останки нетрудно было списать на встреченных в лесу диких зверей, так что его эскапады не привлекали лишнего внимания.
Когда Кроули упомянул охоту, Жан-Луи рефлекторно навострил уши. Новость была желанной: зверь уже и забыл, когда последний раз разминал лапы.
- Мы будем охотиться наверху? - предвкушение и возбуждение заставило его на время забыть об "обете молчания". - Ты расскажешь мне о тех, на кого мы будем охотиться?
